А. Уоттс. Общество и психика

Из книги: Уоттс А. Психотерапия. Восток Запад. /Пер. с англ. - Львов, Инициатива, 1997. - С.10-25.

Память и Гордость боролись.
Память сказала: “Это было подобно тому...”
Гордость сказала: “Этого не могло быть”.
И память уступила.
Ф. Ницше

Хотя мы не можем утверждать, что общество является единым организмом, с той же уверенностью, с какой мы говорили, что человеческое тело состоит из клеток, ясно, что любая социальная группа представляет нечто большее, нежели просто сумму своих членов. Люди не просто живут рядом. Суммировать — значит собирать вместе по порядку номеров, но связь между 1, 2, 3 и 4 слишком проста, чтобы хоть сколько-нибудь напомнить отношения между людьми, живущими вместе. Общество — это люди, живущие по определенной модели поведения. Модели эти имеют такие физические признаки, как дороги и структура городов, законы права и языка, орудия труда - все, что прокладывает "колею", обусловливающую будущее поведение группы. Более того, общество не "сделано" из людей подобно тому, как дом сложен из кирпичей или даже как армия набрана по призыву. Строго говоря, общество не столько вещь, сколько процесс, в котором неразделимы люди, животные и сама жизнь. Каждый живой организм вместе с его родителями уже составляет общество.

С точки зрения поведения людей общество - прежде всего динамическая система, в которой связи поддерживаются благодаря согласованным действиям. Чтобы система работала, то, что делается, должно согласовываться с тем, что уже сделано. Эта модель существует, потому что, двигаясь вперед, она опирается на свое прошлое, что обеспечивает стабильность и узнаваемость, то есть порядок, при котором деревья внезапно не превратятся в кроликов, а один человек не станет вдруг вести себя как совершенно другой, так что мы не сможем распознать его. Возможность определить "кто есть кто" - это согласованное поведение. Система, модель, связность, порядок, согласованность, узнаваемость, последовательность определенным образом синонимичны. Но в такой мобильной и изменчивой модели, как человеческое общество, поддерживать согласованность действия и общения нелегко. Это требует тщательно выработанных соглашений о структуре системы и правилах согласования ее элементов. Без соглашения относительно правил поведения — нет игры. Без соглашения относительно употребления слов, знаков и жестов — нет общения.

Поддержание жизнедеятельности общества было бы несложной задачей, если бы люди ограничились простым существованием. В этом случае они были бы просто животными и им было бы достаточно есть, спать и воспроизводиться. Но если это действительно является их основными потребностями, то нельзя не согласиться, что люди достигают удовлетворения этих потребностей самым изощренным способом, какой только возможно себе представить. Чтобы обеспечить свое существование, люди должны работать, но они, похоже, предпочитают играть, притворяясь в то же время, что основная часть этой игры — работа. Когда начинаешь думать об этом, граница между работой и игрой становится зыбкой и изменчивой. Обе являются работой в том смысле, что расходуют энергию. Но если работа — это то, что должно обеспечить существование, хочется спросить, действительно ли она так необходима? Не является ли само существование формой игры? Мы не должны впадать в антропоморфизм, утверждая, что животные охотятся и едят для того, чтобы существовать, или что подсолнух поворачивается для того, чтобы быть освещенным солнцем. Невозможно научно доказать, является это инстинктом существования или удовольствия. Когда мы говорим, что организм живет потому, что ему нравится жить, чем можно это доказать, кроме того, что он действительно продолжает жить - до тех пор, пока не умрет? Подобно этому, сказать, что мы всегда выбираем то, что нам больше нравится, означало бы не более того, что мы всегда выбираем то, что мы выбираем. Если есть базисная необходимость для жизни, должна также быть, как считал Фрейд, и базисная необходимость для смерти. Но язык и мысль намного яснее без этих призрачных инстинктов и необходимостей. У Виттгенштейна сказано: "Из того, что произошло одно, принудительно не следует, что должно произойти другое. Существует только логическая необходимость".

Выносливый организм - это тот, который приспособлен к окружающей среде. Климат и пища соответствуют ему, его система усваивает все, удаляя ненужное, и эта согласованность движения, трансформация пищи и воздуха в систему организма и есть то, что мы называем его существованием. Не существует никакой скрытой необходимости, чтобы это продолжалось или не продолжалось. Сказать, что организму необходима пища, значит сказать, что он — это пища. Сказать, что организм ест, потому что голоден, значит сказать только то, что он ест тогда, когда готов есть. Сказать, что он умирает, потому что не может добыть пищу, значит сказать, что смерть — это нарушение согласованности с окружением. Так называемое причинно-следственное объяснение события — всего лишь описание того же события другими словами. <...>

Такие сложные организмы, как люди, требуют более сложной согласованности, более сложной трансформации окружающего. Они являются не просто системами трансформирования пищи, но приспособлены и согласованы с окружением настолько, что превращают колебания частиц в звук и свет, вес и цвет, вкус и запах, температуру и ткань, и, в результате, сами генерируют усовершенствованные системы знаков и символов с величайшей внутренней согласованностью. Взаимосвязь с окружением позволяет описывать мир в терминах знаковых систем. Мир, таким образом, трансформируется в мышление точно так же, как пища трансформируется в тело. Соответствие, или согласованность, телесной системы или системы мышления с системой мира возникает само по себе. Сказать, почему это происходит или не происходит, — всего лишь описать определенную согласованность или несогласованность.

Сказать, что все происходит само собой, значит согласиться с тем, что мир — это игра. Но эта идея является оскорблением для здравого смысла, так как основное правило человеческих сообществ определяет, что все должно быть согласованным. Хочешь принадлежать к нашему обществу, надо играть в нашу игру — или, проще, если мы хотим быть согласованными, мы должны быть согласованными. Вывод заменен предпосылкой. Видимо, это можно понять, так как человеческое общество настолько сложно и изменчиво, что чрезвычайно трудно сохранить согласованность. Дети никак не вписываются в те модели поведения, которые мы пытаемся им навязать, и по этим и подобным причинам социальные установления должны сохраняться силой. Иначе говоря, первое правило игры гласит: чтобы общество выжило, игра должна продолжаться. Но мы не должны упускать из виду тот факт, что согласованность, или упорядоченность, в природе просто существует, а не должна существовать. Природные события не подчиняются приказам подобно тому, как люди подчиняются законам.

Иными словами, первое правило игры определяет, что игра серьезна, и, следовательно, вовсе не игра. Это можно назвать "первичным вытеснением". Я не утверждаю, что это заложено в человеческой природе; скорее, это глубоко укоренившаяся социальная привычка. Ибо как только мы чувствуем, что определенные вещи, такие как существование, являются серьезной необходимостью, жизнь становится неразрешимой проблемой. Жизнь и проблема становятся одним: человек оказывается в тупике, из которого нет выхода. Человек ведет себя как саморасстраивающийся организм, и это поведение проявляется во всем. Например, одним из наших замечательных достоинств является чувство времени, наша удивительно восприимчивая память, которая дает возможность предсказывать будущее по опыту прошлого. Однако ощущение времени перестает быть ценным, когда беспокойство о будущем делает мучительным настоящее или когда возросшая осведомленность о будущем убеждает в том, что у нас нет будущего. Если растущая восприимчивость человека требует, чтобы он все более и более осознавал себя как индивидуальность, если социальные институты созданы для воспитания уникальной личности, нам грозит не только перенаселение, но и превращение человека в наиболее уязвимый и непостоянный вид.

Эта саморасстраивающая активность и есть сансара, порочный круг, избавление от которого предлагают учения освобождения. Избавление зависит от осознания того, что именно "первичное вытеснение" повинно в том, что мы воспринимаем жизнь как проблему, как нечто серьезное и неотвратимое. Необходимо увидеть, что проблема, которую мы пытаемся решить, абсурдна. Такой взгляд означает много больше, нежели просто покорность судьбе, много больше, нежели стоическое отчаяние от осознания, что человеческая жизнь — проигранная битва с природой. Это последнее было бы только признанием, что проблема не имеет разрешения. Тогда следовало бы сдаться и держаться в стороне от жизни, поддавшись своего рода коллективному психозу. Дело не в том, что проблема не имеет решения, а в том, что она настолько бессмысленна, что нет никакой возможности или необходимости ощущать ее как проблему.

Когда психиатр спросил у учителя дзэна, как он справляется с невротиками, тот ответил: "Я заманиваю их в ловушки!" — "И каким образом вы их заманиваете?" — "Я довожу их до того предела, где они не могут задать ни одного вопроса!".

Но идея о том, что жизнь не должна ощущаться как проблема, является настолько непривычной и неправдоподобной, что нам необходимо более глубоко проследить социальные корни "проблемного" мироощущения. Во-первых, оппозиции "человеческий порядок — природный хаос" не существует, Сказать, что нет никакой природной необходимости, не значит сказать, что нет никакого природного порядка, никакой системы или согласованности в физическом мире. В конце концов, сам человек является частью физического мира, а с ним — и его логика. Но нетрудно заметить, что тот вид порядка, который мы называем логическим, или причинно-следственным, является лишь частным случаем общего порядка; он существует в мире, но не характеризует мир как целое. Например, существует порядок рациональных чисел 1, 2, 3 и т.д., но математика не могла бы описать его достаточно полно, если бы ограничивалась арифметикой. Мы могли бы сказать, что теория вероятности описывает лучше, чем теория причинности. Эта истина подобна той, что человек с пилой может свалить дерево быстрее, нежели человек с каменным топором. Мир для нас таков, каким мы его воспринимаем через систему мышление-язык, описывая его в терминах этой системы. Однако эта система является физической точно так же, как и то, что она описывает. Все дело в том, что мир не имеет фиксированного порядка. Можно сказать, что мир организует себя хотя и более искусно, но тем же способом, каким это делают живые организмы.

Мы видим, что живые организмы согласуются с окружающей средой, трансформируя пищу и т.д. в системы своих тел. Можно подойти к этому с другой стороны, сказав, что окружающая среда согласуется с организмами насколько это возможно. Экологи говорят об эволюции окружающей среды, равно как и об эволюции организма. Как установили Дьюи и Бентли, Ангиал, Брунсвик и мн. др., система "организм — окружающая среда" является единой моделью поведения, подобно полю в физике, где происходит не взаимодействие, а взаимопроникновение. Гарднер Мерфи писал: "Мы не можем точно определить ситуацию, не ссылаясь на существующий в ней особый организм; мы не можем точно определить организм... без ссылки на ситуацию. Одно служит для определения другого".

Определить точно - значит сказать, что происходит, описать поведение, и как только мы это сделаем, мы обнаружим, что говорим о взаимопроникновениях. Мы не можем говорить о движении, не описывая площадь или пространство, где это движение происходит; мы бы не знали, что данная звезда или галактика движется, если бы не сравнили ее положение с положением ее соседей. И так же, когда мы пытаемся дать исчерпывающее описание мира, мы обнаруживаем, что описываем человека, так как научное описание мира является в сущности описанием экспериментов, то есть того, что люди делают когда исследуют мир. И наоборот, когда мы пытаемся дать исчерпывающее описание человека — его физического строения, манеры говорить и действовать, - мы обнаруживаем, что описываем мир. Отселить одно от другого может поверхностный, а значит, невежественный взгляд.

Человеческое поведение, которое мы называем восприятием, мышлением, речью и действием, является согласованностью организма и окружающей среды того же рода, что и процесс принятия пищи. Что происходит, когда мы прикасаемся к камню и чувствуем его поверхность? Грубо говоря, камня касается множество нервных окончаний наших пальцев, и каждый нерв "оживает". Представьте огромную сеть электрических лампочек, соединенную с сетью кнопок, плотно расположенных рядом. Если я всей ладонью нажму на кнопки, лампы зажгутся формой, приблизительно напоминающей мою руку. Форма ладони "переведена" в систему кнопок и лампочек. Так и ощущение камня возникает в "сети" нервной системы, когда она реагирует на контакт с камнем. Но в нашем распоряжении "сети" гораздо более сложные, нежели эта, ~ не только оптические и слуховые, но также лингвистические и математические. Они также являются системами, в термины которых мир переводится подобно тому, как камень переводится в импульсы нервной системы. Подобной сетью является система координат с тремя пространственными и одной временной характеристиками, в которой мы представляем существование мира, хотя на самом деле нет линий длины, ширины, высоты, пронизывающих пространство, и Земля не "тикает", вращаясь. Подобной сетью также является вся система классов, или словесных ячеек, по которым мы сортируем мир, определяя события или вещи; неподвижное или движущееся; свет или тьму; животное, растение или минерал, птицу, зверя или цветок; прошлое, настоящее или будущее.

Очевидно, что, говоря о порядке и строении мира, мы говорим о нашей системе координат. "Законы, такие как закон причинности, говорят о системе координат, а не о том, что система координат описывает". Другими словами, то, что мы называем порядком в природе, есть порядок нашей системы координат. Порядок можно заметить, лишь сравнивая один процесс с другим — например, вращение Земли вокруг Солнца с размеренным вращением часовой стрелки. (Часы с размеченными минутами и секундами — это и есть система координат.) Подобным же образом то, что выглядит как природная необходимость, может оказаться необходимостью грамматики или математики. Когда говорят, что неподдерживаемое тело, которое тяжелее воздуха, обязательно упадет на землю, то необходимость состоит не в природе, а в правилах определения. Если оно не упало на землю, значит, оно не отвечает требованию "тяжелее воздуха". Рассмотрим процесс математического мышления. Математика не интересует, применимы ли его построения к каким-либо другим конструкциям естественного мира. Он просто идет дальше и изобретает математические формы, заботясь лишь о том, чтобы они были согласованы между собой и с его собственными постулатами. Но впоследствии всегда оказывается, что, как и часы, эти формы могут быть приведены в соответствие с другими природными процессами.

Загадкой является то, что одни "сети", изобретенные нами, работают, а другие — нет. Это похоже на то, что поведение одних животных вписывается в окружающую среду, а других — нет. Муравьи, например, остаются неизменными на протяжении миллионов лет, а огромные клыки саблезубых тигров или гигантские размеры ящеров оказались неудачным экспериментом. Вероятно, было бы правильнее сказать, что эти модели работали, но не так долго, как модели других видов. Но чаще все же происходит так, что взаимоотношения "организм — окружающая среда" "раскалываются": агрессия или защита организма от окружающей среды становится слишком сильной, изолируя его таким образом от источника жизни. Иногда организм оказывается слишком консервативным для легко изменяющейся окружающей среды, что приводит к той же ситуации: система слишком жестка, слишком настаивает на существовании и, в результате, самоизолируется. Бывает, что организм находится в состоянии внутреннего противоречия: рог на носу носорога слишком тяжел для мышц. В отношении человеческого рода нас интересует, существует ли подобный раскол в развитии сверхизолированного сознания личности.

Если это так, нам надо быть осторожными, чтобы не совершить ложного шага в своих доводах. Мы не должны говорить человеку: "Осторожно! Если ты хочешь существовать, ты должен сделать что-нибудь с этим!" Любое действие в этом направлении только приведет к ухудшению, оно просто утвердит личность в ее чувстве отделенности. Это станет, подобно рогу на носу, механизмом существования, отравляющим существование. Но если не сам индивид, то кто и как должен действовать?

Есть ли какие-либо основания предполагать, что ситуация может исправить себя сама, что система "человек - вселенная" достаточно разумна, чтобы сделать это? Если это происходит или начинает происходить, в первую очередь обнаруживается, что индивиды сами инициируют изменения. Но как только ситуация исправляется, индивиды одновременно испытывают изменение сознания, которое обнаруживает иллюзорность их отчужденности. Нечто подобное случается, когда исследователь, уверенный, что совершил абсолютно независимое открытие, обнаруживает, что другие люди в то же самое время пришли к такому же решению проблемы. Как иногда говорят ученые, поле исследования расширилось настолько, что отдельное открытие может вполне естественно совершиться одновременно в нескольких местах.

Если мы теперь обратимся к такому общественному явлению, как язык, или к словесной сети координат, мы легко найдем способы отторжения организма от окружающей среды и элементов окружающей среды друг от друга. Языки с преобладанием таких частей речи, как глаголы я существительные, обычно переводят то, что происходит в мире, в отдельные вещи (существительные) и действия (глаголы), а те, в свою очередь, "имеют" характеристики (прилагательные и наречия), более или менее отделимые от них. Все подобные языки представляют мир как совокупность отдельных элементов. Недостатком подобных сетей является то, что они скрывают или игнорируют (или подавляют) взаимосвязь между элементами. Вот почему так трудно найти слова для описания таких полей, как "организм - окружающая среда. Так, например, когда рассматривается человеческое тело и его органы привязываются к существительным, мы оказываемся перед опасностью со стороны механической сверхспециализированной медицины и хирургии, которые своим вмешательством могут нарушить баланс в организме, а это приведет к непредсказуемым "эффектам" во всей системе. Но как поступить хирургу, если ему необходимо удалить пораженную раком щитовидную железу? Подобные опасности возникают почти во всех сферах человеческой жизнедеятельности.

Давайте предположим, что социальная группа А враждует с группой Б. Б, периодически атакуя А, регулирует жизнедеятельность членов А и их численность. Но группа А считает свою точку зрения верной, а точку зрения Б — неверной, и так как они непримиримы, то действительная услуга, которую Б оказывает А, игнорируется. И настает тот час, когда А мобилизует все свои силы и или уничтожает Б, или делает Б неспособным к дальнейшим атакам. Тогда А оказывается перед опасностью самоуничтожения или истощения из-за отсутствия "тонуса". Существующая система ценностей сделала невозможным понимание того, что враг может быть другом, а война — сотрудничеством. Очевидно, что подобные отношения существуют и между пороком и добродетелью. На это часто обращали внимание, но общество считает недостойным воспринимать это серьезно. Лао Цзы говорил: "Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга". Это так просто, но именно это и не признается? Разумеется, мы можем избавиться от таких отдельных недостатков, как преследование евреев, детский труд или проказа, но в конечном итоге общее ощущение жизни останется тем же. Другими словами, температура замерзания и закипания наших эмоций остается неизменной, независимо от того, измеряется ли она по шкале Цельсия или Фаренгейта. В то же время, борьба между добродетелью и пороком может оставаться сталь же важной, как и сражение между группой А и группой Б. Видеть это — значит понимать, что борьба есть игра.

Любая классификация требует деления мира. Как только появляется класс, появляется принадлежащее и не принадлежащее ему. Внутри и вне, Да и Нет определенно исключают друг друга. Они формально противопоставляются, как группа А и враждебная ей группа Б, хорошее и плохое, добродетель и порок. Разделение между ними выглядит столь же четким, как между телом и пространством, телом и его тенью. Следовательно, разделение, различие - это то, что мы замечаем, что соответствует языковому описанию, и так как это обозначено и выяснено, оно признается сознанием и не подавляется. Но есть также и кое-что незамеченное и проигнорированное, что не соответствует языковому описанию и по причине необозначенности и невыясненности является подсознательным и подавляется.

Значит, внешнее и внутреннее связаны между собой, и нельзя отделить одно от другого. "Бытие и небытие порождают друг друга". Во вражде скрыта дружба, в серьезном - шутка, под разделением личности и мира скрыта система поля. В этой системе любое внутреннее событие имеет свое внешнее выражение, любой внешний взрыв оказывается внутренним взрывом, внешний контур имеет внутреннюю проекцию, причем все это взаимозависимо и происходит одновременно, так что никогда нельзя сказать, с какой стороны исходит инициатива. Личность не больше влияет на мир, чем мир - на личность. Причина и следствие оказываются неотъемлемыми частями одного и того же события.

Консерватизм языка успешно скрывает всю полноту картины, поэтому подобная точка зрения в науках о доведении человека существует лишь как гипотеза, хотя физика подтверждает такую взаимозависимость. Возможно, это связано с тем, что намного легче описывать чистый процесс и систему математически, нежели словами — со всеми этими подлежащими и сказуемыми, существительными и глаголами, с действиями и действующими лицами. Но мы еще не овладели методом математического описания человеческого поведения. Хотя не так уж трудно представить себе язык, который мог бы описать все, чем человек "является" и что он делает, как процесс. Ведь можем же мы говорить о зданиях как о жилье, не чувствуя необходимости выяснять, что такое жилье. Не думаю, что такой язык обеднел бы; по крайней мере не больше, чем обеднели науки, отказавшись от таких туманных понятий, как эфир, жизненная сила, флогистон или планетарные сферы. Напротив, язык обогатился бы, облегчив для нас понимание связей, о которых наши современные языки умалчивают. Описывая мир как динамическую систему, мы поняли бы, что секрет того, что же является объектом, а что субъектом действия, что причиной, а что следствием, так же прост, как отношения между вогнутой и выпуклой частями кривой. Какая из них первична?

Более того, трудность состоит не только в том, чтобы найти язык, но и в преодолении социального противодействия. Будет ли действительно признано, что наша игра несерьезна, что враги являются друзьями и что добро прорастает во зле? Кажется, будто общество тайно условилось скрывать это из боязни, что иначе борьба прекратится. Ведь если эти противоположности не разделены и не антагонистичны, какова может быть мотивация для созидательной борьбы между ними? Если человек не находится в состоянии борьбы с природой, что явится стимулом для технического прогресса? Представьте себе реакцию христиан на идею, что за кулисами Бог и Дьявол были ближайшими друзьями, но приняли разные стороны, дабы инсценировать величайшую космическую игру? Хотя, вероятно, во времена написания Книги Иова дела обстояли именно так, так как в ней Сатана — просто адвокат в Небесном суде, столь же преданный слуга суда, как и advocatus diaboli в Ватикане.

Но если человек является действующей системой, а не действующим лицом, и если личность и мир действуют согласованно, то есть действие не исходит изначально ни от одного из них, возникает проблема: кого же обвинять, когда что-то не ладится? Может ли в таком случае полиция, проводя следствие, задавать вопрос: "Кто начал это?" Условие, что личность — это ответственное независимое действующее лицо, является основным почти для всех наших социальных и правовых структур. Принятие этой роли и соответствие ей является главным критерием нормальной психики, и нам кажется, что, если кто-то сведен к простым действиям и реакциям, он является лишь бездушным механизмом. Конечно, на первый взгляд эта вселенная чистой активности внушает страх, ибо кажется, что не существует места, где можно что-либо начать, принять решение. Вполне вероятно, что скольжение по этому пути может вызвать психический срыв, так как индивид может осознать, что он потерял контроль над всем и не может больше надеяться на согласованность своего и чужого поведения. Но если бы на первом месте было понимание того, что это обычный порядок вещей, то такой опыт не лишал бы человека присутствия духа. Практически, как только человек привыкает к этой мысли и перестает ее бояться, он продолжает вести себя так же рационально, как и прежде, — но с чувством огромного облегчения.

Такая позиция человека — я не говорю сейчас об ее моральном и этическом значении — имеет те же преимущества над обычным взглядом, что и Солнечная система Коперника над Птоломеевой, которая намного проще, хотя и означает отказ от центральной позиции Земли. Это, к тому же, такой вид простоты, который скорее плодотворный нежели ослабляющий, он дает дополнительные возможности для игры, обогащает выразительные средства. С другой стороны, общепризнанный взгляд все чаще терпит неудачу там, где предполагает преуспеть.

Одна из лучших оценок социального и конвенционального характера эго дана в работе Дж. Мида. Он указывает, что разница между социальной и биологической теориями происхождения индивидуального самосознания соответствует разнице между эволюционной и договорной теориями происхождения государства. В последней, дискредитированной, социальная община формируется на основе обдуманного соглашения между сознательными личностями. Таким образом, он считает, что личность не может стать сама для себя объектом, и вообще ни одна живая особь не существует сама по себе.<...>

Именно здесь обнаруживается основное противоречие в правилах социальной игры. Игроки должны играть так, как будто они независимые участники игры, но они не имеют права знать об этом "как будто"! Правилами определено, что личность является самоопределяющейся, но, безусловно, она такова лишь потому, что так предписывают правила. Более того, пока она характеризуется как независимое действующее лицо, она не должна быть настолько независима, чтобы не подчиняться правилам, которые дают ей определение. Таким образом, она определяется как действующее лицо, чтобы нести ответственность перед "группой" за "свои" действия. Правила игры провозглашают независимость и одновременно отнимают ее, не обнаруживая противоречия.

Подобное затруднение Грегори Бейтсон называет "двойным связыванием" (double-bind), где личность вынуждена действовать в двух взаимоисключающих направлениях, и к тому же ей не позволяют высказывать мнение о данном парадоксе. Вас осуждают, если вы что-то делаете, и осуждают, если не делаете, но вы не должны осознавать этого.

Бейтсон предполагает, что, если семейная ситуация ввергает личность в острый конфликт "двойного связывания", то личность подвержена опасности шизофрении. Ибо если человек не может высказать свое мнение о противоречии, что еще он может предпринять, кроме выхода из игры? Но общество не допускает ухода: личность должна играть в игру. Как сказал Торо, где бы вы не искали уединения, люди разыщут вас и "вынудят вас присоединиться к их отчаянной компании заговорщиков". Таким образом, чтобы уйти, человек должен дать понять, что он не уходит, что так случилось и ему нужна помощь. Другими словами, надо "потерять разум" и стать душевнобольным.

Но так как "гениальность — близкая родственница безумия", то уход в шизофрению оказывается карикатурой на освобождение. Традиция дзэн-буддизма утверждает, что освобожденный человек "не имеет ума" (ву-шин) и не ощущает себя действующим лицом. Вот как об этом сказано в "Бхагаватгите": "Человек, соединенный с Божеством и знающий правду, думает: "Я вообще ничего не делаю", — поэтому, когда он смотрит, слушает, осязает, обоняет, пробует на вкус, ходит, спит, дышит, когда говорит, излучает и воспринимает, открывает и закрывает глаза, он понимает, что ощущает только собственные ощущения".

Истинное освобождение достигается не через бессознательное принуждение, а благодаря озарению, благодаря пониманию и разрыву навязанного обществом двойного связывания. При этом способность к игре не исчезает; наоборот, можно играть лучше, если понимать, что это игра. Уход в шизофрению затрагивает меньшинство и происходит при обстоятельствах, когда двойное связывание, навязанное обществом, сочетается со специфическими типами двойного связывания, относящимися к семейной ситуации. Мы, остальные, - в той или иной степени невротики, чувствующие себя удовлетворительно только тогда, когда забываем навязанное нам противоречие, "забываемся", погружаясь в хобби, увлекательные романы, общественную службу, телевидение, бизнес и войну. Таким образом, напрашивается вывод, что наше душевное здоровье на самом деле не что иное, как безумие, а наши общечеловеческие проблемы оказываются столь безнадежно неразрешимыми, что приходится их списывать на вечную и универсальную "категорию человека", на дьявола или на самого Господа Бога.

Если то, о чем я пытаюсь сказать, и поддается пониманию, то лишь отчасти, иначе читатель освободился бы незамедлительно! Как я говорил, существуют неизбежные словесные затруднения — даже при описании того парадокса, в котором мы находимся, не говоря уже об описании действительной модели поля, в котором протекает человеческая жизнь. Сложность в том, что мы описываем проблему тем же языком, который и создал ее для нас: надо говорить "мы описываем" и "создал для нас", чтобы на каждом "шагу подтверждать реальность действующего лица, стоящего за каждым действием, или подразумевать его, когда ясно, что действие происходит от какого-то другого источника. Кажется нелепой мысль о действии без действующего лица, — равно как и идея о системе без субстанции, неважно, материальной или физической. Но 1+2=3 и x-y=z являются утверждениями, понятными без необходимости расшифровывать, что скрыто за символами: вещи или события, твердые тела или пространства.

Таким образом; вся сложность психотерапии и освобождения состоит в том, что проблемы, с которыми они связаны, лежат в общественных установлениях, категориями которых мы мыслим и оперируем. Нельзя ожидать никакого сотрудничества от индивидуального эго, которое само является продуктом общества и источником проблемы. Но эти общественные установления различимы, и нет необходимости спрашивать — кем? Они различимы здесь, ибо, как писал Вильям Джеймс, "слово "Я" ... изначально является местоимением, как "это" и "здесь". Если они различимы, они могут быть предметами обсуждения, а значит существует возможность высказать свое мнение и преодолеть двойное связывание. С одной стороны, общественные установления, подобно языку, создают или, лучше, переводят мир в свои понятия так, что мир - сама жизнь — оказывается само-противоречащим, поскольку термины самопротиворечат. С другой стороны, общественные установления не создают мир ex nihilo. Они сами являются частью системы природы, которую они, в свою очередь, верно или неверно представляют.

Природу как систему принято определять в категориях языка, но кроме того она может быть выражена в терминах, скажем, чувственного восприятия. Для общества, чья числовая система — 1,2,3, много, — не может быть фактом то, что у нас 10 пальцев, хотя они все видны. Людям, которые знают, что они — эго, или что Солнце вращается вокруг Земли, можно доказать их неправоту, заставив их действовать в соответствии с их убеждениями. Если вы знаете, что Земля плоская, двигайтесь все время в одном направлении, пока не упадете с ее края. Или же, если вы знаете, что вы независимое действующее лицо, сделайте что-то совершенно независимое, будьте намеренно спонтанными, то есть покажите мне это действующее лицо.

Возможность описания природы как системы существует, и что-то может быть определено, но мы никогда не можем быть уверены, что то, что мы определили, окажется истинным, так как мы ни в чем не можем быть последовательными. И когда мы используем установки, в отношении которых мы не можем действовать последовательно, мы можем быть уверены, что они противоречат сами себе или не соответствуют законам природы. Самопротиворечия, которые не замечены, и законы природы, которые не выражены с помощью языка, психология определяет как подсознательные и вытесняемые. Тогда общественные установления вступают в конфликт с реальной моделью бытия человека-в-мире, и это приносит страдание человеческому организму, который не может существовать вне согласованности с собою или с природой. Значит Фрейд был прав, связывая невроз с конфликтом между сексуальным чувством и специфическими сексуальными нравами западных культур. Но он затронул лишь поверхность проблемы, ибо его понимание сексуального "инстинкта" было во многом обусловлено этими нравами.<...>

<...> Наши общественные институты подавляют не просто сексуальную любовь, взаимную зависимость мужчины и женщины, но гораздо более глубокую любовь организма и окружающей среды, Да и Нет, все так называемые оппозиции, представленные в даосском символе инь-ян (черная и белая рыбы в вечном слиянии). Думаю, не было бы преувеличением употребление слова "любовь" не только по отношению к интимной стороне человеческой жизни. Я уверен, что в тех состояниях сознания, которые мы называем "мистическими", мы можем неожиданно "прозреть" внутреннюю (или, быть может, внешнюю) сторону мира, не ограниченную условностями нашего языка. Там, где такое проникновение не является, как в случае шизофрении, мучительным бегством от конфликта, изменение сознания каждый раз приносит ошеломляющее впечатление, что мир состоит из любви. Все находится на своем месте, в неописуемой гармонии — неописуемой, ибо она не укладывается в категории нашего языка.

Было бы ошибкой считать, что структуры нашего языка и мышления не отражают истины. Различия и разделения в мире, которые они отмечают, обязательно должны быть увидены. Конечно, существуют языковые фантомы, но в основном категории языка оказываются достаточными и необходимыми для любого описания мира. Но данный нам язык не может точно выразить то, что подразумевается, — единство противоположностей, логическую неразделимость света и тьмы, Да и Нет. Вопрос в том, насколько соответствуют эти логические толкования реальным физическим отношениям. Но современная наука утверждает, что в большинстве случаев соответствуют. Вещи надо видеть в совокупности с пространством между ними. Эрнст Кассирер еще в 1923 году сказал: "Новый физический подход состоит не в изучении "пространства в себе", или "материи", или "силы в себе", он уже не рассматривает пространство, силу и материю как отдельные физические объекты, но... как единство определенных функциональных связей, которые определяются по-разному, в зависимости от системы отношений, в которой мы их выражаем".

В то же время мы должны быть осторожны, чтобы, несмотря на существование общих основных принципов, не переоценить аналогии между физикой и человеческим поведением. Сравните сказанное Кассирером со словами Гарднера Мерфи: Долгое время я верил, что человеческая природа есть взаимодействие между тем, что внутри кожи и тем, что снаружи; но это определенно не что-то "завернутое в наше тело", а способ сосуществования с нашим окружением и миром. Я называю это теорией поля.

Разумеется, пути освобождения пытаются сделать так называемое мистическое сознание фактом нормальной и повседневной жизни. Но я все более и более убеждаюсь, что в этих учениях — не принимая во внимание язык, на котором это все описано, — нет ничего сверхъестественного или метафизического в обычном смысле. Это не связано с восприятием чего-либо, выходящего за пределы физического мира. Напротив, это чистое восприятие мира как поля существует не просто как теория, но ощущается так же ясно, как мы чувствуем, допустим, собственное "я" отделенным от собственных мыслей или видим звезды отделенными от космического пространства и друг от друга. С этой точки зрения, противоположности в мире не являются изолированными объектами, сталкивающимися в конфликте, но выражают полярность мира. Противоположности подобны двум сторонам монеты: они не являются совершенно чуждыми друг другу. Когда связь между вещами отчетливо видна, ее результатом скорее будет любовь, нежели ненависть или страх.

Без сомнения, именно такой подход к вещам необходим для эффективной психотерапии. Личности с психическими отклонениями являются теми точками на социальном поле, где проявляются противоречия. Психотерапевт вовсе не разрешает противоречий, от которых страдают его пациенты, ибо сам психотерапевт является официальным представителем "больной" системы отношений. Союз человека с человеком или более значительный экологический союз человека и природы безусловно является полем - согласованности, связи, игры. Правилами игры являются договоренности, или соглашения. Для нас удобно соглашаться, что мы отличаемся друг от друга, при этом мы не оставляем без внимания тот факт, что мы согласились отличаться. Но мы не являемся независимыми настолько, чтобы создавать общество путем разумного договора между изначально независимыми сторонами. Следовательно, если должно произойти сражение, необходимо поле боя; когда противники действительно осознают это, они смогут исполнить боевой танец, вместо того чтобы воевать.